Ситуация с корреспондентом «Медузы» показывает, что в стране до сих пор есть люди, которые не чтят закон и поступают в угоду себе. Арест Голунова показывает, что каждый может оказаться в ситуации, когда на него может быть сфабриковано дело. Редакция InFocus разделилась во мнение о происходящем, часть солидарна со словами директора дирекции креативного планирования «Первого канала» Елены Афанасьевой, а другая придерживается мнения члена нашей команды Людмилы Лавровой.

Елена Афанасьева: «Вся эта чудовищная ситуация с Иван Голунов совершенно не случайно совпала с моментом, когда все вокруг обсуждают сериал «Чернобыль» и удивительно точно воссозданную в нем атмосферу поздних 80-х.

Когда мир уже изменился, а старая система этого ещё не поняла. И по-привычке действовала по-старому.

А «по-старому» уже не работало.

И сейчас уже не работает.

А те, кто привык винтить, закрывать, заказывать, кто за долгие десятилетия привык к проверенным и накатанным схемам обогащения, в которые мелкой строкой включены карманные менты, суды, проплаченные журналисты с текстами их «расследований», переданными им заказчиками вместе с оплатой, те, кто по нелепой привычке считает себя государством, властью, все они не поняли, что все!

Время ушло!

Они больше не власть.

В кадрах с Петровки и от Никулинского суда я смотрю не только на протестующих, а и на лица молоденьких ментов, пока ещё охраняющихся эту систему. И вспоминаю такие же лица на противостояниях конца 80-х. Когда такие же мальчишки в форме, воспитанные системой и выведенные ею на площади ее, систему, охранять, вдруг начинали осознавать себя Людьми! Гражданами! Как бы сами не смущались тогда громкости и затертости этих слов.

И задумывались. И принимали решения, на чьей они стороне.

Без такого осмысления старая система не рухнула бы.

А что в 90-е и далее на месте рухнувшей системы возникла новая, в чем-то ещё более страшная, это уже не их и не наша вина. Скорее , наша беда.

Революции, как известно, задумывают романтики, совершают прагматики, а кто пользуется их плодами мы с вами видим уже без малого тридцать лет.

Когда 22 августа 1991 года, в первый день после провала путча, я, чуть отоспавшись, возвращалась к Белому Дому, навстречу мне к метро тянулись те, кто три дня живым кольцом Белый Дом и шанс на новую жизнь защищал.

День и ночь. Живым кольцом. Все три дня.

Они знали, что игра уже выиграна, на всякий случай простояли ещё одну ночь, и теперь шли домой отдыхать.

А ровно на противоходе в победный Белый Дом тянулись, правдами и неправдами пробивались те, кого эти три дня там и близко не было.

Кто трусил. Выжидал. Высчитывал, чью сторону принять.

И, выждав, рассчитав, теперь они бежали первыми присягать победителям. И делить победный пирог.

Выйдя на балкон в сторону Рочдельской улицы, с которого все дни проводили митинг, я не поверила глазам — огромный балкон, три дня до этого занятый лишь горсткой самых отважных людей, выступавших перед защитниками, теперь битком был забит «победителями».

Настоящие победители, сделав своё дело, ушли спать. На их место набежали те, кто спешил делить плоды победы. И поделил их. На без малого тридцать лет вперёд .

Тогда ещё не было интернета, не было соцсетей.

А был все ещё жив во всех и в каждом тот ген страха, о котором новое поколение журналистов снимает для ещё более нового зрителей свою «Колыму».

Если попросить меня назвать самое горькое время в моей жизни, определённо скажу — сентябрь 1991-го. Когда все ещё ликовали, а я точно видела, как под шумок этого ликования рушат, сносят, закапывают иллюзии и надежды на действительно новую жизнь. Мои и тех, кто в тот момент ещё ликовал.

Быть может, я тогда прозрела одной из первых. Многих моих друзей и коллег подобные осознания настигали пять, десять, двадцать лет спустя. Но более горького времени, чем время крушения надежд, у меня не было.

И очень не хочу, чтобы оно было у тех, кто вырос, кого мы вырастили за эти годы.

Может ли сейчас все повернуться иначе?

Не знаю.

Но вижу, что в эти дни на Петровке, около Никулинского суда стоят, во всех соцсетях пишут выросшие за эти годы новые люди. Без гена страха. Которые ни на какие тайные сговоры с теми, кто считает себя властью, не подписывались.

Ваня Голунов начинал учиться расследовательской журналистике в «Новой газете».

У Юрия Щекочихина.

У Игоря Домникова.

Которых давно нет с нами.

Их убили.

За их расследования.

И тогда, в конце 90-х-начале 2000-х, мы не смогли этому помешать.

Не смогли защитить их. И себя. Ещё на целых двадцать лет.

Но смогли -даже в том отчаянном бессилии смогли -вырастить новых людей. Ваню Голунова. И тех, кто в 2012-м на Манежной впервые сказал «Вы нас даже не представляете!». И испытал горечь отката, когда призрачный шанс на перемены таял и таял. Но кто вышел в очередь на одиночный пикет на Петровке и к Никулинского суду сейчас.

Сможем ли мы защитить их и нас самих сейчас?!

А если -точнее, не «если», а «когда» — сможем, не достанутся ли плоды этой победы новым «победителям», которых сейчас на Петровке и около Никулинского суда нет?!

А ещё — про тупость безнадежно устаревшей системы!

Заказавшим Голунова приз за лучшую PR-акцию даже не сезона, а десятилетия обеспечен!

Хотеть закрыть журналиста, чтобы больше не было его расследований, а сделать так, что за три дня число прочитавших от корки до корки все расследования Вани выросло не в десятки, а в сотни раз — это уметь надо!».