Историческое определение главного в прошлом единоросса Бориса Грызлова «парламент — не место для дискуссий» не какая-то там оговорка или проговорка. Нет, спикером «не места» с навигационной точностью был обозначен давний, со времен Платона известный цивилизационный курс, по которому следуют вызывающе одинаковые, без собственных предпочтений и отдельных суждений граждане (не то чтобы совсем незнакомое в наших широтах душное единодушие). Масса, которая торжественно колышется киселем на различных «гуляниях» и в рамках нормативов проявляет активность в выражении радости по поводу собственной судьбы. 

Тот же виртуоз определений не менее ясно и определенно высказался на последнюю тему: «Я отношусь к уличным мероприятиям так: считаю, что они должны быть праздничными, когда народ выходит на улицы и площади праздновать какие-то события. Это нормально. Те же, что касаются создания политической нестабильности и заявлений своих интересов, — это опасно».

Вполне может быть, Грызлов (как ранее Черномырдин) стал наиболее ярким и точным выразителем сегодняшней российской политики — неконкурентной, беспредметной и замкнутой. Почему так произошло? В реальности многопартийность, разрешенная в начале девяностых, не была ни культурно предопределенной разностью общественных страт, ни сословной системой интересов, не имела исторической опоры, а значит — попросту не могла стать, состояться. Комические партийные проекты были местами забавны, но избиратель не отождествлял свои интересы с их самовлюбленным стебом. Тогда за дело взялось государство, но его возможности всегда сюжетно ограничены — «что бы мы ни делали, получается КПСС», верно замечал Виктор Черномырдин, сам занимавшийся вегетативным размножением партий и знавший, о чем говорит. 

И снова определение — в точку.

В 1995 Кремль официально решил создать две провластных колонны («пусть будет правоцентристская и левоцентристская») на думских выборах. В обеих чиновников назначали по разнарядке, а то, что в будущем оба списка будут действовать согласованно, ни от кого не скрывалось. Вброс был, получается, изначально циничный и по отношению к избирателю выразительно неуважительный. Выбирать предлагалось не из внятных альтернатив, а из надменных чиновников и банальных лозунгов.

«Наш дом Россия» озадачил избирателя вопросом «Если дорог тебе твой дом». «Блок Ивана Рыбкина» ошарашил вообще нечеловеческим креативом. Там россиянам доверительно мычала корова — «Голосуйте за Ивана! Справедливость, порядок, мир!» 

Фактически, соискатели электоральных симпатий сами перешли на язык «мууу». Но модель создания многопартийности сверху, впервые опробованная в 1995, никуда не делась. Она работает и сейчас.

Уже в нулевые столь же откровенно рассматривался проект разделения «Единой России» на отдельные правую и левую партию. При этом проект ЕР сам слепили из двух номенклатурных блоков — созданных Борисом Березовским «Медведя» и Юрием Лужковым «Отечества», изначально главных соперников на выборах 1999-го. Но номенклатурная война  — не гражданская. Она всегда кончается как на бирже — слиянием и поглощением. 

Память избирателя короткая. Однако сегодня уже не только номенклатурные партии, создающиеся из чиновничьего ресурса, вписались в круг общего единогласия. Вписались туда все четыре думские партии, да и многие из тех, кто в эту думу не попал. 

Программы и ценности этих четырех практически неотличимы. Все они исповедуют единый подход к балансу частного и государственного интереса (в пользу последнего, то есть все завзятые этатисты). Все одинаково видят роль идеологии в обществе, Церкви в светском государстве, не имеют разногласий в отношении этических, культурных, семейных критериев. Во всем том, где классические политические партии всегда демонстрируют фатальные расхождения.

Они не скрывают своего единодушия в вопросах внешней политики и в целом роли страны в окружающем мире. У нас нет левых партий, неважно, что в названии одной есть определение  «коммунистическая»; слов там вообще может быть, сколько угодно. При этом нет и антикоммунистических. Для всех опыт Российской империи так или иначе — позитивен. (Зюганов не использует ленинские установки про «тюрьму народов», у него главное —  патриотизм и преемственность). И опыт Советского союза —  тоже позитивен. Все партии — практически об одном. Чтобы было хорошо. 

Все приватизируют историю, и приватизируют одинаково, хотя для сколько-нибудь годной фантазии история и возможность трактовки отдельных ее  спорных событий как раз выгодный повод подчеркнуть хотя бы свою оригинальность и неодинаковость. Но у них нет спорных событий, спорят они в основном о внутренней политике Америки или Украины.

КПРФ дежурно не любит отдельных министров и вице-премьеров. Но это откровенные частности, вообще не политика. Фундаментальных разногласий у «четырех из ларца» нет. Что их вовсе не смущает. Даже демонстрируется откровенно по любому поводу.

В том числе и во второстепенных вопросах, которые поднимаются иногда на пике общественного внимания, четыре партии предпочитают демонстрировать общие настроения. Когда на днях СР объединилась с двумя непарламентскими партиями и ее лидер Сергей Миронов предложил добавить к новой партии еще и КПРФ с ЛДПР, это никого не удивило, не шокировало. А если бы уступил лидерство — вполне могли бы и объединиться. 

По идее, такая амбивалентность должна была вызвать оторопь. Но все логично. Раз нет необходимости в дискуссиях, то и в убеждениях необходимости тоже нет.

Партии, никогда не занимавшиеся политикой, по природе своей всеядны. Они могут быть клубами по интересам, сословными лифтами, но в таком случае неизбежны их дальнейшие альянсы и расставания в броуновском режиме.  Естественно, до начала сезона брачной охоты за электоратом. Но продолжается тот недолго. 

                                                                       Сергей Дунаев 

Теги: партии-клоны  в России, политическая пустота