Давно отвергнутая как либеральное высокомерие работа Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории?», точно предсказала, что самая большая угроза для Запада исходит изнутри.

В последние годы американский политический философ Фрэнсис Фукуяма стал, возможно, несправедливо,  чем-то вроде посмешища. Написанную сразу после распада Советского Союза, когда мировое господство неожиданно перешло Соединенным Штатам, его книгу «Конец истории?», вскоре ставшую бестселлером, с недавних пор стали называть символом либерального высокомерия. Ее основная тема, состоящая в том, что либеральная демократия, по сути, выиграла битву идеологий и что спираль истории, казалось, неумолимо изгибается в сторону либерального порядка, воплощала триумфаторский оптимизм 1990-х и 2000-х годов, устанавливая рамки для политики той эпохи. 

Теперь, когда история вернулась с местью давно отвергнутых во многих работах, анализирующих переживаемый нами исторический период, просматривается насмешка над кажущимися наивными предположениями Фукуямы. Кроме того, тезисы 1990-х годов из работ Сэмюэла П. Хантингтона «Столкновение цивилизаций» и Роберта Д. Каплана «Грядущая анархия», предсказывающих парадигму растущего беспорядка, трайбализма и разрушения государственной власти, теперь кажутся более пророческими, чем предположение Фукуямы. 

И все же почти тридцать лет спустя, читая то, что на самом деле написал Фукуяма, а не пренебрежительный пересказ его идей, мы видим, что он был прав с самого начала. Там, где Хантингтон и Каплан пророчили угрозу западному либеральному порядку, исходящую из-за пределов его культурных границ, Фукуяма видел его уязвимые места внутри, предсказывая с поразительной точностью то, что мы переживаем сегодня.

В «Последнем человеке», малоизученном дополнении к «Концу истории», Фукуяма взял свои интеллектуальные реплики скорее у Ницше, чем у Гегеля, заметив, что «невозможно завершить нашу нынешнюю дискуссию, не упомянув о существе, которое якобы появляется в конце истории, а именно о последнем человеке», существе, которое «по сути является победоносным рабом». Удовлетворяя все свои нужды и материальные потребности, будет ли наконец удовлетворен последний человек, остановив бесконечное вращающееся колесо истории?

«Предоставленные самим себе, — спрашивает Фукуяма, — могут ли эти стабильные, долго существующие либеральные демократии Европы и Америки поддерживать себя неопределённо долго или когда-нибудь они рухнут от какой-то внутренней гнили, как было с коммунизмом?» Фукуяма утверждает, что помимо требований абсолютного равенства, свободы от нужды и всеохватывающей власти, лежащих в основе политики либерализма, «есть вопрос о том, существуют ли другие более глубокие источники недовольства внутри либеральной демократии—действительно ли жизнь в них приносит удовлетворение».

Как это видение соотносится с миром, в котором мы живем сегодня? Стоит отметить, что Фукуяма радикально переоценил процветание, которое торжествующий либеральный порядок обеспечит тем, кто приютился под его крылом. По всем показателям уровень жизни на либеральном Западе снизился, что привело к быстрой пролетаризации среднего класса в Соединенных Штатах и большей части Европы.

Непрекращающаяся волна протестов, перерастающая в гражданский конфликт в Соединенных Штатах, в котором столь заметную роль играют обремененные долгами и нищающие чада американской университетской системы, представляет собой серьезный вызов порядку, рожденному внутри либерализма. Действительно, с мрачной иронией можно отметить, что Фукуяма в 2011 году оценивал именно эту угрозу, хотя и направил свое предупреждение Китаю, а не Америке.

Споря с Вэйвэем Чжаном, теоретиком триумфализма китайской цивилизации-государства, Фукуяма предупреждает, что растущее процветание угрожает будущей стабильности Китая, потому что «революции никогда не создаются бедными людьми. На самом деле они создаются людьми среднего класса. Они создаются людьми, которые обучаются, чтобы иметь возможности. Но эти возможности блокируются политической или экономической системой. Именно разрыв между их ожиданиями и способностью системы приспособиться к их ожиданиям является причиной политической нестабильности. Так что рост среднего класса, я думаю, не гарантия от мятежей, а причина мятежей».

Точно так же, как в «Последнем человеке»,  Фукуяма недооценивает потенциал либерализма получить внутреннюю уверенность, приобретаемую сегодня с революционным пылом по всей территории Соединенных Штатов, утверждая, что либеральные демократии «не говорят своим гражданам, как они должны жить, или что сделает их счастливыми, добродетельными или великими.… В сегодняшней Америке мы считаем себя вправе критиковать привычки другого человека к курению, но не его религиозные убеждения или моральное поведение».

В рамках либерализма, утверждает Фукуяма, к моменту написания книги яростный пыл прошлого был вытеснен комфортом и изобилием, и «преданность, которая побуждала людей к отчаянным актам мужества и самопожертвования, была показана последующей историей как глупый предрассудок». Вместо этого «люди с современным образованием довольствуются тем, что сидят дома, обладая  широтой взглядов и отсутствием фанатизма».

И все же, предсказывает Фукуяма, это будет лишь временная передышка от большого вращающегося колеса истории. Подобно августу 1914 года, когда «многие европейцы просто хотели войны, потому что им надоела тупость и отсутствие общности в гражданской жизни», человеческая душа требует большего, чем мир и изобилие.

Возвращаясь к гомеровскому героическому идеалу Тимоса, к великим страстям, побуждающим человека искать честь и славу, Фукуяма замечает, что «Тимос — это та сторона человека, которая сознательно ищет борьбы и жертв, пытается доказать, что «я» — это нечто лучшее и высшее, чем испуганное, нуждающееся, инстинктивное, физически обусловленное животное. Не все люди чувствуют эту тягу, но для тех, кто ее чувствует, Тимос не может быть удовлетворен знанием того, что они просто равны по ценности всем другим человеческим существам».

Опасность либеральной демократии, согласно Фукуяме, состоит в том, что она не может утихомирить эти страсти. Когда все наши материальные и политические потребности будут удовлетворены, человеческая душа будет искать более глубокие, более древние побуждения, потребность в признании и славе, как та, которая привела Ахилла к его смерти на поле битвы Трои. «У тех, кто останется неудовлетворенным, всегда будет возможность перезапустить историю, — замечает Фукуяма, — просто потому, что преимущества и амбиции, вызванные войной, вряд ли найдут выражение в либеральных демократиях». Вместо мира тихих потребителей, блаженных пожирателей лотоса, счастливо наслаждающихся материальными благами и гедонистическими удовольствиями либерализма, «отсутствие регулярных и конструктивных выходов для мегалотимии (прим. ред. – жажда признания) может просто привести к ее последующему возрождению в экстремальной, патологической форме». 

В этом мире— нашем мире,— утверждает Фукуяма, люди «захотят пойти на смертельный риск в битве и тем без тени сомнения доказать себе и своим собратьям, что они свободны. Они намеренно будут искать дискомфорта и возможности принести себя в жертву, потому что боль и страдание будут единственным способом определенно продемонстрировать, что они могут думать о себе хорошо, что они остаются людьми».

В мире без веских причин, где все великие страсти и конфликты прошлого были улажены, Фукуяма предсказывает: «если люди не могут бороться за правое дело, потому что это правое дело уже победило в предыдущих поколениях, они будут бороться против правого дела. Иными словами, они пойдут на борьбу от определенной скуки, потому что не могут себе представить жизни в мире без борьбы. И если львиная доля мира, в котором они живут, будет характеризоваться мирными и процветающими либеральными демократиями, они будут бороться против мира и процветания — и против демократии». 

Мы можем видеть эти разочарованные страсти в том, как страдания, принесенные гражданской войной в Сирии, стали источником облегчения для тысяч разочарованных жителей Запада, которые поспешили присоединиться к той или иной стороне конфликта или пропагандировать избранную позицию из-за экрана компьютера. Как отмечает Фукуяма, «рядом с постисторическим миром существует огромный исторический мир, и он продолжает манить к себе определенные личности именно потому, что остается царством борьбы, войны, несправедливости и нищеты», проницательно замечая, что «вероятно, для либеральных демократий полезно, чтобы Третий мир существовал для поглощения энергии и амбиций таких людей; хорошо ли это для Третьего мира – это другой вопрос».

Либерализм, по мнению Фукуямы, если он оторвется от своих долиберальных корней, обречен на провал. «Стабильная демократия требует иногда иррациональной демократической культуры, — предупреждает он, — и спонтанного гражданского общества, вырастающего из долиберальных традиций». Действительно, в Последнем Человеке есть поразительное отвращение к мягкости либерализма, эстетическое и моральное отвращение к миру, порожденному либеральными принципами, которое выходит за пределы консерватизма и переходит в реакцию.

Фукуяма заявляет, что «цивилизация, лишенная тех, кто желает быть признанным выше других, которая не подтверждает каким-либо образом здравость и добрую природу такого желания,  будет бедна литературой и искусством, музыкой и интеллектуальной жизнью. Ею будут править некомпетентные, потому что мало кто из качественных людей выберет службу обществу. В смысле экономического динамизма от нее тоже многого ждать не приходится: ремесла и промышленность будут в ней косны и неизменны, а технология — второго сорта». 

В своем аристократическом отвращении к миру, вызванном временным триумфом либерализма, в своем ницшеанском отвращении к Последнему Человеку, которого он создал, и в осознании более сильных и значимых страстей, вызванных перспективой борьбы, жертв и славы, Фукуяма сильно расходится с приписываемым ему мировоззрением. Если бы он писал в сегодняшнем более истеричном, чем в начале 1990-х, климате, его, скорее всего, обвинили бы в том, что он склоняется в сторону фашизма, а не либерального триумфализма.

«Преимущества и амбиции, вызванные войной, вряд ли найдут выражение в либеральных демократиях», — замечает он. Его последние люди, «те серьезные молодые люди, которые толпой идут в юридическую и бизнес-школу, которые с тревогой заполняют свои резюме в надежде сохранить образ жизни, на который они считают себя вправе», кастрированные «либеральным проектом наполнения своей жизни материальными приобретениями и безопасными, санкционированными амбициями», идентичны «жертвам» современного интернета. 

Ленивое популярное прочтение Фукуямы как либерального триумфатора пренебрегает мрачными пророчествами, которые он изложил в своем бестселлере, суровым предупреждением о том, что «современная мысль не воздвигает препятствий для будущей нигилистической войны против либеральной демократии со стороны тех, кто воспитан в ее лоне».

Наблюдая за окружающим миром, особенно за волной протестов в Америке, символической «омфале» либерализма, которые уже переросли в перестрелки и убийства из мести, мы теперь ясно видим, что предсказания уже начали сбываться.

                                    Антонина Марченко, собкор. в Европе