Ровно 300 лет назад 10 сентября 1721 г. Россия подписала Ништадтский мирный договор со Швецией. Победа в Северной войне закрепила наш выход в Балтийское море и вернула Россию в Европу. Вернула — фактически на правах империи.

По факту победы русский царь стал именоваться императором, что было безропотно, пусть и не сразу, признано Европой. Факт этот крайне важен. Но почему-то привычно обходится и нашей историографией, и текущей политикой.

Конечно, русские цари всегда считали себя императорами: слово «царь» происходит от слова «цесарь». Иван Грозный всерьез называл себя наследником Августа-кесаря. Третий Рим был фактом русского самосознания. Что имело под собой серьезные основания. Дело не только в царевне Софье Палеолог, привезшей в Москву византийский герб, и, в некотором смысле, символические инсигнии (внешние знаки могущества власти – прим. ред.) павшей Империи. Кому быть восприемником Византии – спор этот был совсем не праздный. Двуглавого византийского орла с удовольствием примеряли и Габсбурги. Но, конечно, духовной восприемницей почившей Империи ко времени Ивана III могла стать только православная Москва.

Третий Рим – это далеко не только об игре имперских амбиций входящей в силу Москвы. Это, в первую очередь, — осознание своей великой судьбы. Своего служения. Империя — понятие не только геополитическое, но, прежде всего, мистическое, духовное.

Первый Рим осознал сакральный смысл своего бытия, когда на пространстве Империи разыгралась драма Богочеловека, а император Константин принял христианство. «Один Бог на небе, один император на земле» — это формула высшей идеи, единственно для настоящей Империи возможная. И Рим Второй — Константинополь честно нес свою духовную миссию, даже когда физические границы Империи сжимались, подобно шагреневой коже, вплоть до 15 века.

Затерянная в северных лесах Москва, почти неизвестная Европе, принимала на себя миссию Третьего Рима — миссию, конечно, прежде всего духовную — как хранительницы истинной веры — в момент мировой катастрофы христианства и традиционного мира в целом. Во времена Грозного и Никона Русь Московская по-своему трагично переживала удары эпохи Возрождения и Реформации.

Но настоящей заслугой Петра было явить Имперскую Русь уже погружающейся в революционный пожар Европе. Светильник не может стоять под спудом. Если мы – Рим, нас должны признать. Если вы объявляете себя Третьим Римом, но это никому, кроме вас, неизвестно, это все-таки еще не вполне всамделишный Рим. Рим должен светить миру. Поэтому, что бы ни говорили о Петре наши славянофилы, староверы и их духовные приемники, это был путь, указанный России Провидением.

«Москва — Третий Рим» — не устают твердить апологеты Святой Руси, понося Петра, секуляризовавшего Русь, подчинившего Церковь государству, сбрившего бороды аристократии и впустившего в новую Россию яд европейской революции. Что ж, все эти обвинения справедливы. С тем только уточнением, что все иные пути, вне модернизации, означали более или менее быструю гибель Московской Руси, остающуюся без моря, без флота, без армии, без университета.

Правда ваша — Петр нанес старой Руси сокрушительные удары. Но — так или иначе — вытащил ее из пропасти. И, сколь бы ни высока была заплаченная за спасение цена, это было именно спасение.

Наконец, Петр заставил Европу признать Россию. Признать ее не просто государством, не просто неким новым экзотичным миром, вроде Китая. Но признать ее геополитическую и духовную миссию: признать ее Империей. Настоящей. Третьим Римом. Эту идею несет вся «сакральная география» Петербурга. Этот город просто преисполнен перекрестными рифмами: с Римом, Византией, Египтом, всеми имперскими столицами древности.

Имперское признание России не было мгновенным. Лишь Пруссия, наш союзник в Северной войне, Швеция и Дания признали нас при Петре. При Елизавете Имперскую Россию признали оттоманы, Австрия, Англия, Франция. Последней, при Екатерине Второй, признала Польша.

И нужно хорошо понимать, что в сознании того времени (и, если угодно, перед лицом вечности) Империя была и могла быть только одна. В понимании европейцев это была Священная империя германской нации – правопреемница империи Карла Великого. Роль ее исполняла империя Габсбургов (которая, еще полтора столетия спустя, оформится в Австро-Венгрию).

Но с Петром и его Петербургом в Европу возвращался новый Константинополь, Рим Константина Великого. В этом не было ни дежавю, ни профанации, ни умножения сущностей. В этом была лишь историческая справедливость и неизбежность: Западная часть Римской Империи законно дополнялась Восточной. Что, вообще говоря, было в традициях Рима, начиная с императора Диоклетиана. Россия Петра возвращалась в Европу и возвращала ей её сакральную целостность. И будь Европа духовно более чутка, более внимательна к подобным вещам, ее сегодняшняя печальная участь была бы гораздо менее трагична.

Да, собственно говоря, и сегодня, единственная надежда на возрождение Европы — это возрождение и воссоединение Римской империи. А единственный, кто владеет ключами этой надежды — Россия.

В этом смысле, крайне печально, что наши власти проходят стороной мимо столь важного и столь принципиального для русского будущего юбилея.

Официально Империей Россия была провозглашена 2 ноября 1721г. Этот день должен был бы стать великим русским праздником. И не просто праздником, но направлением, путем, указателем. Историческим маяком, возвращающим нам наше высшее имперское сознание, указывающим на возвращение наших духовных смыслов и нашего геополитического статуса.

Да, для этого нужно некоторое политическое мужество. Но такое мужество есть у Эрдогана, есть, наконец, у Виктора Орбана, заявляющего приверженность Венгрии консервативным ценностям в самом средоточии разлагающейся в мультикультурализме Европы. Почему же его нет у наших правителей? Опасаются ли они воплей московских либералов? Окриков международных кураторов? В любом случае, упускать великолепный шанс поднять имперское знамя России – есть преступление перед Русским будущим.

Владимир Можегов