Традиционный мир живет убеждением, что всё, что необходимо, уже сказано и надо иметь весьма веские основания, чтобы начать говорить нечто перед лицом богов. Средневековая Европа пела григорианский хорал с VII по XVII век, не изменяя ни ноты. Японские статуи Будды I-го и XIX века практически неотличимы. Таковы все древние культуры, в которых индивидуальность художника растворена в величии целого, которое он призван являть. Мысль, что человек, приступая к творчеству, должен говорить «нечто от себя» возникла в Европе лишь с началом Возрождения и… за очень короткое по историческим меркам время низвела культуру до полного вырождения.

Действительно: от «Слова о полку Игореве» до XVIII века включительно культура Руси почти не знает имен собственных (что всё же не означает отсутствия интенсивной жизни духа, великих памятников и великих имен: достаточно взглянуть на фрески Андрея Рублева, Дионисия, Феофана Грека). К тому же, вплоть до XVIII века, сама Русь не умела говорить на языке Нового времени, и, без сомнения, действительно была замкнутой в себе самой «безоконной монадой». Это положение дел переломила реформа Петра…

В прологе «Зеркала» Андрея Тарковского доктор заставляет заикающегося мальчика сказать первое чистое слово. Таким первым чистым словом новой Руси, прервавшим тысячелетнее «великое молчание» «безоконной монады» стал Пушкин. С Пушкиным тысячелетняя «культура великого молчания» Руси, открылась, наконец, в мир и заговорила… 

Но, конечно, слово Пушкина не было первым «воплем новорожденного», как можно было бы понять знаменитый афоризм Герцена о том, что «на призыв Петра образоваться Русь ответила грандиозным явлением Пушкина». Это было, и правда, новое слово; однако, слово, несущее в себе всю тысячелетнюю глубину великой культуры. Со всем её вечным содержанием. Только потому и стал возможен этот грандиозный, изумивший Европу, взлёт, стремительное, «не по дням, а по часам», развитие русской мысли. Она явилась не из полной пустоты, как, странным образом, думали западники, но из тысячелетней бездны молчаливого духа. 

В своё время Мережковский рисовал причудливые схемы, описывая европейские культуры как грандиозные пирамиды, которые венчает фигура национального гения, например, Данте. Русскую же культуру представлял пирамидой, стоящей на своей вершине — Пушкине. В этом есть своя правда. Действительно, вся великая русская культура XIX века берет начало в Пушкине и немыслима без него. Гоголь, Достоевский, Толстой, — начала их важнейших тем, мыслей, идей находим у Пушкина. Но откуда взялся сам Пушкин? Понятно откуда: из тысячелетней «культуры великого молчания». Пушкин не только стал вершиной «перевернутой пирамиды» петербургской культуры XIX века, но и увенчал собой другую, традиционную пирамиду. Стал точкой, окном, порталом, через который эта древняя культура, преобразившись в нем, явилась в Новый мир. 

«В христианстве исчез и обновился древний мир», — скажет Пушкин. Так же точно и в нем самом исчезла и возродилась культура Древней Руси. Возродилась не в архаике, конечно, а в своих сущностных интуициях, гениальных прозрениях, смыслах и идеалах. Все изначальные коды Русской души были преображены и явлены в Пушкине. Ничто не осталось потерянным безвозвратно. Вся русская «культура сердца»,  всечеловечность, космичность русской души была считана и переведена Пушкиным с церковно-славянского на новый язык Нового времени. Пушкин не просто стал «ответом Руси» на «призыв образоваться», он стал целителем чудовищной раны, нанесенной Петром, целителем великого раскола, алмазным мостом, соединяющим Русь древнюю с новой Россией.  

Но не только это. Ведь, конечно, прежде всего, явление Пушкина было явлением личности. Русской личности; личности, до того скрытой в тени космоса, не сознающей себя. В Пушкине Русь родила свое альтер-эго, свой микрокосм. Воплощение своей всечеловечности. 

В сущности, всё содержание Нового времени заключено в явлении личности на горизонте истории. Титаны возрождения (Леонардо, Рафаэль, Микеланджело) обращают взгляд прежней эпохи, устремленный к Абсолюту, — к человеку и открывают его автономное бытие: «не только Ты есмь, но и я есмь», — вот слово Возрождения, манифестации человеческой самости, подросткового, в сущности, комплекса, тут же обнаруживающего и надлом, столь пронзительно явленный Боттичелли… Возрождение встало на собственные (без посторонней помощи) ноги, и… пошло прочь от Бога… И через каких-то полвека мир обнаружил себя в перманентном аду сменяющих друг друга революций, катастроф «технического прогресса» и техногенных войн. 

Русское Возрождение оказалось несколько иным. Русским Возрождением стало Куликово поле, исихазм Сергия Радонежского («воззрением на Пресвятую Троицу побеждается рознь мира сего») и «Троица» Андрея Рублева, в похвалу Сергию писанная. 

Иной оказалась и русская личность. Это была не европейская индивидуальность, «эмансипированная» от других, но, наоборот, личность, ощущающая свое единство со всем бытием, всем космосом, единой с тем, к кому обращена. Русский философ Лев Карсавин назвал такую личность «симфонической». Но «считал» её в кодах русской души и явил на свет во всем её великолепии – Пушкин. Основания «симфонической личности», открытой Пушкиным – свобода и самостоянье, основанные на любви. На любви, прежде всего, к своей истории, своим предкам: 

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу, 

Любовь к отеческим гробам…

Похоже, что русская «личность» и современный западный «индивид» — существа разной природы, возможно, диаметрально противоположной. Первая (личность) основана на открытости, понимании и любви, второй (индивид) – на эгоцентризме и «толерантности» (чудовищное слово, означающее лишь привыкание, но не понимание чужого). Мы говорим, конечно, не о чистой эмпирике – эгоцентриков хватает и у нас – а об идеалах.  Эти-то идеалы (не только новый русский язык, — как любили говорить в советское время) были узнаны в тысячелетней русской культуре как её высшие основания, заново переоткрыты и явлены Пушкиным. 

Замечательно об этом сказал в свое время Ив. Ильин: «Жить в глубочайшей цельности и искренности — божественными содержаниями — в совершенной форме», – такова, по мнению Ив. Ильина, найденная Пушкиным, формула русского человека. «Единственный по глубине, ширине: силе и царственной свободе духа, он (Пушкин) дан был нам для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории, чтобы сосредоточить в себе все богатство русского духа и найти для него неумирающие слова». Да, Пушкин и создал этот «солнечный центр русской истории». И с тех пор в России есть спасительная традиция Пушкина: «что пребывает в ней, то ко благу России; что не вмещается в ней, то соблазн и опасность. Ибо Пушкин учил Россию видеть Бога и этим видением утверждать и укреплять свои сокровенные… национально-духовные силы». 

                                                                                Владимир Можегов