В этот мир входишь, как в музыку или в океан: 

«Стало темнеть, морозило, мы медленно вышли из ворот, возле которых покорно сидел на козлах мой Федор.— Поездим еще немножко, — сказала она, — потом поедем есть последние блины к Егорову… Только не шибко, Федор, — правда?— Слушаю-с.— Где-то на Ордынке есть дом, где жил Грибоедов. Поедем его искать…И мы зачем-то поехали на Ордынку, долго ездили по каким-то переулкам в садах, были в Грибоедовском переулке; но кто ж мог указать нам, в каком доме жил Грибоедов, — прохожих не было ни души, да и кому из них мог быть нужен Грибоедов? Уже давно стемнело, розовели за деревьями в инее освещенные окна…— Тут есть еще Марфо-Мариинская обитель, — сказала она…».

         Вот так однажды, возможно впервые,  мы попадаем на Ордынку в Замоскворечье, как бы далеко ни жили от Москвы. Слышим название обители – Марфо-Мариинская, и еще не знаем, какую роль она сыграет в жизни героев этого гениального рассказа Ивана Бунина —  «Чистый понедельник», где все дышит красотой, любовью, страстью, чистотой, несбыточностью земных желаний… Верой… А, может, и для нас пребывание там станет не случайным? Все зависит от того, с чем придем в душе… 

Русским духом в этом рассказе  Бунина пронизан каждый образ, каждое слово: « … И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях. Недавно я ходила в Зачатьевский монастырь — вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! А в Чудовом еще лучше. Я прошлый год все ходила туда на Страстной. Ах, как было хорошо! Везде лужи, воздух уж мягки,.. на душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, ее старины. Все двери в соборе открыты, весь день входит и выходит простой народ, весь день службы… Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский, вятский! Я русское летописное, русские сказания так люблю, что до тех пор перечитываю то, что особенно нравится, пока наизусть не заучу. «Был в русской земле город, названием Муром, в нем же самодержствовал благоверный князь, именем Павел. И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном…  Так испытывал ее Бог. «Когда же пришло время ее благостной кончины, умолили  Бога сей князь и княгиня преставиться им в един день. И сговорились быть погребенными в едином гробу. И велели вытесать в едином камне два гробных ложа. И облеклись, такожде единовременно, в монашеское одеяние…». Разве не музыка этот рассказ? 

Русским духом пронизан, кажется, и сам воздух в этом монастыре. 

         Здесь у стен Марфо-Мариинской обители по ночам, когда город стихает, слышен бой часов на Спасской башне. «Древний звук, что-то жестяное и чугунное. И вот так же, тем же звуком било три часа ночи и в пятнадцатом веке…». 

Белый забор, кованые ворота, калиточка, пройдя через которую непременно склонишь голову, переступая порог обители, которая была основана великой княгиней Елизаветой  (Елисаветой) Феодоровной Романовой в 1909 году в память о любимом муже,  московском генерал-губернаторе, великом князе Сергее Александровиче.  4 февраля 1905г. он погиб от взрыва бомбы эсера-террориста Ивана Каляева. Княгиня посетила убийцу в тюрьме, оставив ему Евангелие.

В книге протоиерея М. Польского «Новые мученики Российские» это свидание описывается так: « Когда он увидел ее… он спросил: «Кто вы?».  Я его вдова, — ответила она,- почему вы его убили?». «Я не хотел убить вас, — сказал он, ,- я видел его несколько раз в то время, когда имел бомбу наготове, но вы были с ним, и я не решился его тронуть». «И вы не сообразили того, что вы меня убили вместе с ним?» — ответила она… Если вы покаетесь, я попрошу Императора вас помиловать, и я буду молить Господа, чтобы Он простил вас, а я вас уже простила…»

И она подала прошение императору о помиловании Каляева, простив его преступление.

После этого княгиня окончательно  отреклась от светской жизни, которая и раньше ее не увлекала, и приняла решение посвятить себя служению людям. Еще молодая женщина, красавица Елизавета Феодоровна продала все свои драгоценности, подарки боготворившего ее супруга, отдав часть из них в казну и родственникам, а вырученные средства пошли на создание обители. За ее труды милосердные многие москвичи называли ее «Великая матушка», или еще более трогательно: «Белый ангел Москвы».

         В архитектуре этой неземной  по облику обители есть приметы старинного суздальского зодчества, ворота и решетки  — в стиле модерн. Но все там выглядит на удивление гармонично. Для будущего монастыря княгиня купила усадьбу с четырьмя домами и садом на Большой Ордынке. 

В двухэтажном здании разместили столовую, кухню, кладовую, больницу. Рядом находился дом настоятельницы и амбулаторный корпус с аптекой. В четвертом доме была  квартира для священника и школьные классы. Действовала гостиница для паломниц. По проекту архитектора  Л. Стеженского помещение, служившее ранее зимним садом,   преобразовали в больничный храм, который освятили во имя Марфы и Марии. Архитектором соборного храма во имя Покрова Пресвятой Богородицы стал знаменитый Алексей Щусев, а художниками Михаил Нестеров, Н. Тамонькин и Павел Корин.  После завершения возведения обители в 1910 году художник М. Нестеров приступил к росписи помещений. В алтарной части храма он изобразил Покров Богородицы и «Литургию Ангелов». В храме была устроена также подземная усыпальница, расписанная П. Кориным сюжетом «Путь праведников ко Господу». В ней настоятельница завещала себя похоронить.

 Однако волею трагической судьбы и вихревого жестокого времени далеко от этого места упокоились ее бренные останки…Но это уже иная история… 

         Освящение собора при большом стечении верующих состоялось 8 апреля 1912 года. 

В бесплатной больнице обители на 22 кровати и операционной по приглашению Елизаветы Феодоровны работали самые опытные и лучшие московские доктора — А. И. Никитин, хирурги  Ф. И. Березкин и А. Ф. Иванов. Сёстрам и больным была доступна библиотека, насчитывавшая до двух тысяч томов, журналы, детская литература. Обитель выпускала брошюры и листовки, которые распространялись среди пациентов.  Заботясь о повышении грамотности среди женщин, Елизавета Феодоровна открыла воскресную школу, где проходили уроки под руководством священника Евгения Синадского. В обители также имелась  столовая для бедных.

Во время Первой мировой войны сестры обители беззаветно ухаживали за ранеными и увечными солдатами, открылся приют для инвалидов. 

В смутные дни февральской революции в 1917 г. в Москву по поручению германского императора приезжал шведский министр, который просил Елизавету Феодоровну уехать на ее родину,  в Дармштадт, однако княгиня, не раздумывая,  отказалась, т. к. не хотела бросать дорогую ее сердцу обитель, Москву и  Россию в такое тяжелое время.

            Согласно историческим свидетельствам на Пасху 1918 года в обители служил молебен патриарх Тихон, давший великой княгине последнее благословение. Вскоре после его отъезда она была арестована как представительница Дома Романовых и выслана в Екатеринбург вместе с сёстрами обители Варварой Яковлевой и Екатериной Янышевой. Дальнейшие события таковы: «в мае 1918 г. княгиню вместе с другими членами императорского дома отправили на окраину Алапаевска, где поместили в Напольной школе, а в ночь на 18 июля всех пленников вывезли в район шахты «Нижняя Селимская», завязав им глаза, после чего сбросили в шахту глубиной почти 60 метров. Последними словами великой княгини были: «Отче, отпусти им, ибо не ведают, что творят!».

            Пережившая множество перестроек Марфо-Мариинская обитель к  1940-м годам  почти утратила великолепный Покровский собор: он находился под  угрозой сноса. Но на его защиту встала Академия архитектуры СССР в союзе с выдающимися мастерами культуры Евгением Лансере, Виктором Весниным, Игорем Грабарем, Михаилом Нестеровым, Верой Мухиной, Алексеем Щусевым Александром Герасимовым.  

         Ныне в эти праздничные пасхальные дни внутренность спасенного и возрожденного Покровского собора «горячо пылает и сияет  целыми кострами свечей»… 

         И нам, вслед за Иваном Алексеевичем Буниным, возможно, удастся пережить редкое озарение —  проникнуться переживаниями и чувствами  навсегда утратившего свою любовь его отчаявшегося героя,  посетившего Марфо-Мариинскую обитель тому уже век назад…И въяве наблюдать великую княгиню в монашеском одеянии… А еще ту… которая… недостижимая… 

Смерть и время царят на земле, 

Ты владыками их не зови, 

Все, кружась, исчезает во мгле, 

Неподвижно лишь солнце любви.  

Не оставляет здесь, в Марфо-Мариинской обители,  ощущение: все это было вчера: 

«В  четырнадцатом году, под Новый год, был такой же тихий, солнечный вечер, как тот, незабвенный. Я вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Там зашел в пустой Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцанье старого золота иконостаса и надмогильных плит московских царей, — стоял, точно ожидая чего-то, в той особой тишине пустой церкви, когда боишься вздохнуть в ней. Выйдя из собора, велел извозчику ехать на Ордынку, шагом ездил, как тогда, по темным переулкам в садах с освещенными под ними окнами, поехал по Грибоедовскому переулку — и все плакал, плакал…На Ордынке я остановил извозчика у ворот Марфо-Мариинской обители: там во дворе чернели кареты, видны были раскрытые двери небольшой освещенной церкви, из дверей горестно и умиленно неслось пение девичьего хора. Мне почему-то захотелось непременно войти туда. Дворник у ворот загородил мне дорогу, прося мягко, умоляюще:— Нельзя, господин, нельзя!— Как нельзя? В церковь нельзя?— Можно, господин, конечно, можно, только прошу вас за ради бога, не ходите, там сичас великая княгиня Ельзавет Федровна и великий князь Митрий Палыч…Я сунул ему рубль — он сокрушенно вздохнул и пропустил. Но только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными глазами, с большой свечой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, — уж не знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня… Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот».

                                                                                Людмила Лаврова

Фото: Юлия Свиткова